Цивилизация права: по лезвию между двух анархий - Александр Федосюк

Для унификации терминологии, используемой в настоящем исследовании и исключительно в его рамках, все юридически значимые события, документы, действия объединены понятием – «юридически значимые128 факты»129. По мнению В. Б. Исакова130, «практический смысл и научная ценность теории юридических фактов заключаются в том, что она изучает один из аспектов фактической обоснованности правового регулирования». К тому же, «система юридических фактов, четко очерченных в законодательстве, своевременно, полно и достоверно установленных в процессе применения права» является одной «из важных гарантий… законности». Но в настоящее время «место юридических фактов в «механизме правового регулирования», их функции в правовой системе до конца не раскрыты, а регулирующие возможности не всегда используются в полной мере. Поэтому, локальное введение в рамках данной работы понятия «юридически значимого факта» (универсального, сводящего воедино все юридически значимые события, документы, действия), с одной стороны, способствует выяснению фактической обоснованности правового регулирования как бесспорно важного системного явления, а с другой стороны, позволяет избежать отклонения данного исследования в сторону изучения природы неопределенного и спорного термина.

Гражданский кодекс Российской Федерации, по сравнению с Кодексом Хаммурапи, расширяет перечень последствий недействительности, учитывая субъективные критерии умысла, злонамеренности при заключении сделки131 и персонифицированные характеристики субъектов132. Такая субъективизация имеет целью охрану прав не вполне дееспособных или недостаточно осторожных лиц от недобросовестности контрагентов но, одновременно, усиливает влияние субъективных факторов на требующее объективности судебное разбирательство, соответственно, создает существенные предпосылки для децентрализации (субъективизации) применения норм гражданского законодательства.

В Кодексе отсутствует базовая система категорий, научно определяющих регламентируемые им правоотношения («недействительность», «субъекты права», «объекты права», «договор» и так далее). Это позволяет сделать вывод о том, что вавилонское законодательство опиралось не вполне на «букву закона», а на более простую систему унифицированных правил, «правовых принципов» имеющих непосредственную цель – ускорение процесса судопроизводства и позволяющих достичь искомого при минимально—приемлемом объеме твердых правовых норм.

Отсюда, следует также акцентировать внимание и на разрешении имущественных споров о собственности «военной организации» (государственного «илька»), единым путем133 (установленным единым законодательством) – судебно—договорным, а не «субъективно—привилегированным» (основанным на издании единичных, внесистемных указов и принятии решений, учитывающих личные интересы властьимущих и персонифицированные заслуги перед ними иных субъектов). При этом вавилонское государство обладало достаточной силой для воздействия на индивидуума. Тем не менее, преобладание в Вавилоне времен Хаммурапи равно-судебного порядка разрешения споров на основании единого Кодекса (в отличие, например, от сугубо субъективных «Соломоновых решений») позволяет предположить высокую степень развития вавилонского гражданского права.

Совпадение таких значимых факторов как централизация, унификация гражданского законодательства, единообразие системы гражданского судопроизводства, применяемого также в отношении «военных организаций», в совокупности с подтверждаемой историками экономической стабильностью государства, предполагает преобладание в Вавилоне времен Хаммурапи «гражданско—правовой» составляющей государственного режима. А, в результате, допустимо констатировать преобладание в Вавилоне «механизма правового регулирования» гражданско—правовой защиты имущественных прав, – приоритет «судебно—договорных», а не «административно—привилегированных» способов защиты имущества «военной организации» при наличии единого как для «военных» так и для «гражданских» организаций, общегосударственного правового порядка реализации гражданских, хозяйственно—экономических отношений.

Данный вывод подтверждается единообразием регламентации гражданско—правовых отношений, в частности:

единство порядка регламентации сходных ситуаций в различных статьях Кодекса134 позволяет говорить об общих правилах построения законодательства.

И в условиях единого законодательного пространства в «гражданско-правовом» государстве (невоюющем, некризисном и неколониальном) было бы несостоятельным упование законодателя только на перманентно «справедливое» толкование «принципов права» и надежду на интуитивно «правосознательное», справедливое («соломоново») разрешение различными судьями различных случаев неизменно обремененного условиями договорного положения субъектов (вызывающих и в настоящее время жаркие судебные споры). Биологически-обусловленный субъективизм социальных субъектов неустраним;

вавилонский законодатель фактически (путем применения соответствующих юрисдикционных последствий) разделил права собственника имущества – государства и права временного пользователя – воина.

Возникшие в условиях вавилонского законодательства единые принципы гражданско—правовой защиты имущественных прав «военных» и «гражданских» организаций объединены свойством стабильности, устойчивой повторяемости и имеют явную равно—правовую, а не «субъективно—привилегированную» природу. Субъективные привилегии «дворца» возникают в Кодексе лишь в отношении уголовно—наказуемых краж, что естественно, – с учетом упомянутой нами ранее «субъективно-исключительной» системной природы уголовного права. Единственное ограничение в отношении имущества «военной организации» касалось обязательного обременения базового военного имущества обязанностью военной службы – в случае возмездной или иной передачи «илька» иному лицу. Использование подобного принципа в современном гражданском законодательстве позволило бы значительно сократить количество коррупционных сделок с движимым и, особенно, недвижимым имуществом военных организаций (Вооруженных Сил).

Сравнение перечисленных действий с положениями российского Гражданского кодекса, с учетом применяемой в настоящее время терминологии, и их оптимизация позволяют отождествить выделенные современным законодательством «способы защиты гражданских прав» с вавилонскими правилами защиты имущества «военной организации». В результате, допустимо скомпилировать систему способов защиты, принципиально базовую для обоих кодексов и включающую:

признание права (признание договорного права пользования имуществом «военной организации», обремененного существенным условием – службой);

признание недействительности юридически—значимого факта (договора отчуждения имущества «военной организации», заключенного без согласия собственника – государства);

законная самозащита (удержание спорного имущества субъектом до разрешения спора судом);

Также, стоит принять во внимание и наличие в Кодексе такого действия, как признание незаконным и уголовно—наказуемым направленного на использование служебного положения в целях личного обогащения административного распоряжения должностного лица «военной организации» (наносящего вред имуществу «военной организации» вавилонского государства в целом или воину лично – продажа в рабство)135. В современном российском законодательстве «признание недействительным акта государственного органа или органа местного самоуправления», вопреки конституционно установленному равенству всех субъектов, выделено из общего числа юридически—значимых актов и отнесено к гражданско—правовым способам защиты, что влечет за собой лишь восстановление положения, существовавшего до издания акта, признанного недействительным.

В отличие от Вавилона, принципы государственной организации системы «правового регулирования» Древнего Китая были более типичны как для древнего мира, в частности, так и для социального сообщества в целом136. Также и В.М.Сырых отмечает, что «действовавшее в древних цивилизациях законодательство было по преимуществу пробельным и действовало в системе с неправовыми регуляторами», что в полной мере можно отнести и к законодательству Древнего Китая – «законодательство вместо мира и согласия в обществе усиливало объективные противоречия между отдельными социальными слоями, группами, защищая и охраняя интерес лишь отдельной части общества»137.